За две недели до начала Великого поста становится тревожно. Уже скоро. «Близ есть, при дверех», и все очень серьезно. Значительность предстоящего нам труда подчеркивает текст, который читается во второе предпостное воскресенье – отрывок из пятнадцатой главы Евангелия от Луки, известный как притча о блудном сыне. Пожалуй, это самый известный евангельский сюжет. В нем есть все, что способно взволновать читателя и слушателя, чтобы сделать историю запоминающейся: трагедия беспечной юности, предательство, праздник жизни с нависшей угрозой падения, голод, нужда и одиночество, раскаяние и трогательная встреча, интрига брата, несхожесть характеров, несколько узлов конфликтов – между братьями, между каждым из них и отцом.
Наверное, каждый задумывается о том, что в этот момент лично ему ближе, что почему-либо находит отклик в его сердце. Или даже не задумывается, потому что кажется, что именно сейчас эта притча для него уже «не актуальна». Хотя актуальна, конечно, и как раз сейчас, просто тот, кто «не слышит» ее, отошел на «страну далече» – на какую-то из тех, что поблизости, стоит лишь ступить один шаг. Уверенность в своей праведности, нечувствие сердечное, слепота душевная – мало ли стран этих?.. …А вот задуматься, о чем не думалось как-то прежде – трудно ли заблудившемуся сыну собраться в обратный путь? Да ясно, что нелегко. И путь не близкий, и стыдно, и страшно, да и прежде того надо «в себя прийти», как сказано в притче, потому что до того и не помыслишь о нем, о возвращении. А легко ли, будучи сыном по естеству, унизиться до звания наемника? И не в каком-то сиюминутном порыве, а сознательно решить проситься в дом родной лишь в таком качестве, не смущаясь ни трудностью подобного положения, ни позорностью его для того, кто в доме этом должен был стать одним из совладельцев! Трудно сыну… А отцу, отверзающему свои объятия, легко? Или точнее так – Отцу. Мы знаем, что было с сыном, как он сначала веселился, потом бедствовал, мучился, голодал. А что с Отцом? Тайна это… Да и как выглядят эти самые объятия, как именно Он их отверзает – каждому по-разному или одинаково для всех? Что они такое, объятия эти? Непростой вопрос? Может, даже лишний, праздный?.. Но только в каждом храме есть на него ответ – вряд ли случайный, вряд ли напрасный. В каждом храме – икона этих объятий, их единый и ничем более не заменимый образ.
И речь не о гравюрах с изображением отдельных эпизодов из этой притчи – их-то в храмах как раз нет. А про Распятие…
Вот они – «объятия Отча». Руки, пронзенные гвоздями и ко Кресту прибитые, струйки Крови, стекающие на землю. Руки, готовые объять весь мир и весь мир обымающие. Ради чего все именно так? Почему по-другому нельзя – без гвоздей, Крови, Креста? Никто ведь и из святых отцов, учителей церковных не дает единого ответа, почему такие страдания, почему такая смерть…
…Кажется, и для того тоже, чтобы мы заметили. Заметили и поверили, что Любовь, Которая и такую цену не усомнилась заплатить за возлюбленных и таким образом для всех открыла Свои объятия, ни от кого, и от нас, в том числе, не отвратится. Для того, чтобы мы могли преодолеть страх, стыд, отчаяние. Чтобы решились поверить: Он всегда ждет нас, что бы мы ни наделали, что бы ни натворили, как бы далеко ни ушли. Для того Отец на это идет, чтобы детям Его, блудным и грешным, было легче. Он ведь знает, как трудно им, и не может их не жалеть…
Наверное, каждый задумывается о том, что в этот момент лично ему ближе, что почему-либо находит отклик в его сердце. Или даже не задумывается, потому что кажется, что именно сейчас эта притча для него уже «не актуальна». Хотя актуальна, конечно, и как раз сейчас, просто тот, кто «не слышит» ее, отошел на «страну далече» – на какую-то из тех, что поблизости, стоит лишь ступить один шаг. Уверенность в своей праведности, нечувствие сердечное, слепота душевная – мало ли стран этих?.. …А вот задуматься, о чем не думалось как-то прежде – трудно ли заблудившемуся сыну собраться в обратный путь? Да ясно, что нелегко. И путь не близкий, и стыдно, и страшно, да и прежде того надо «в себя прийти», как сказано в притче, потому что до того и не помыслишь о нем, о возвращении. А легко ли, будучи сыном по естеству, унизиться до звания наемника? И не в каком-то сиюминутном порыве, а сознательно решить проситься в дом родной лишь в таком качестве, не смущаясь ни трудностью подобного положения, ни позорностью его для того, кто в доме этом должен был стать одним из совладельцев! Трудно сыну… А отцу, отверзающему свои объятия, легко? Или точнее так – Отцу. Мы знаем, что было с сыном, как он сначала веселился, потом бедствовал, мучился, голодал. А что с Отцом? Тайна это… Да и как выглядят эти самые объятия, как именно Он их отверзает – каждому по-разному или одинаково для всех? Что они такое, объятия эти? Непростой вопрос? Может, даже лишний, праздный?.. Но только в каждом храме есть на него ответ – вряд ли случайный, вряд ли напрасный. В каждом храме – икона этих объятий, их единый и ничем более не заменимый образ.
И речь не о гравюрах с изображением отдельных эпизодов из этой притчи – их-то в храмах как раз нет. А про Распятие…
Вот они – «объятия Отча». Руки, пронзенные гвоздями и ко Кресту прибитые, струйки Крови, стекающие на землю. Руки, готовые объять весь мир и весь мир обымающие. Ради чего все именно так? Почему по-другому нельзя – без гвоздей, Крови, Креста? Никто ведь и из святых отцов, учителей церковных не дает единого ответа, почему такие страдания, почему такая смерть…
…Кажется, и для того тоже, чтобы мы заметили. Заметили и поверили, что Любовь, Которая и такую цену не усомнилась заплатить за возлюбленных и таким образом для всех открыла Свои объятия, ни от кого, и от нас, в том числе, не отвратится. Для того, чтобы мы могли преодолеть страх, стыд, отчаяние. Чтобы решились поверить: Он всегда ждет нас, что бы мы ни наделали, что бы ни натворили, как бы далеко ни ушли. Для того Отец на это идет, чтобы детям Его, блудным и грешным, было легче. Он ведь знает, как трудно им, и не может их не жалеть…
(30)